Обладай я даром наделять звучанием слова при их рождении, то сейчас вы бы услышали каргыраа. Затихающий вдали рокот камнепада, перекаты и водопады на весенних горных реках, эхо громовых раскатов – звуковое обличье тувинского Тибета – Монгун-Тайги, воплощенное в каргыраа Алдын-оола Севека.

Щедрость – два часа на пороге вечности (от редакции: в сентябре 2011-го народного хоомейжи не стало). Столько времени мы слушали музыканта прошлым летом. За столиком с неизменными пиалами с тувинским чаем, с видом на пышно зеленеющие грядки – конец июля – на одной из правобережных дач Кызыла Алдын-оол Севек рассказывал о себе и горловом пении, отвечая на вопросы, которых сейчас у меня намного больше.

Спрашивали и слушали: автор этих строк и Саяна Монгуш, музыковед из США Элиот Стоун и его земляк Шон Куирк, о котором нельзя сказать однозначное «американец» – на мой взгляд, в нем столько же тувинского, сколько и заморского.

«Мой герой каргыраа – My kargyraa hero”, – так отозвался о нашем собеседнике музыкант из Бельгии Рафаэль де Кок, у которого в 2010 году сбылась давняя мечта: побывать в Туве и встретиться с Алдын-оолом Севеком.

– Я родом из Монгун-Тайги, сумона Каргы. Там, где река Мугур берет исток у самой большой из Серебряных гор, есть пригорок. Это место, где я родился. Помогала в родах повивальная бабка. Машины в те края не добирались, кочевали тогда на сарлыках и лошадях. Сейчас лишь жители местечка Тоолайлыг так переезжают.

Когда мне было два года, семья перебралась в совхоз «Моген-Бурен», село Кызыл-Хая, – родной сумон моего отца, Такаша Салчаковича Севека, 1931 года рождения. Мама, Тыртык Мыймановна Салчак, была младше отца – она появилась на свет в 1940-м. Я родился третьим из восьми детей: пятерых мальчиков и трех девочек. Живы пятеро, троих не стало совсем молодыми.

Мама была мастерицей-швеей, отец – искусным столяром. Переезд совпал с началом возведения «Моген-Бурена», требовались строители. Мама устроилась штукатуром-маляром. Отец умер в 53 года. Мама – в 61 год. Сейчас ей было бы 71.

Откуда у меня дар? Мои дяди по матери и отец мой исполняли горловое пение. Некоторые владели им мастерски. На кочевьях в то время соседствовали несколько юрт, несколько семей. В зимнее время сподручней было на зимовье, которое постоянно делил с нами Хертек Иргек, известный в народе под именем Бора-Шокар Бодаган – Серо-Пестрый Верблюжонок. Сам он родом из местечка Шуй, что в Бай-Тайге. Когда я начал осознавать себя, он был уже в возрасте, лет около сорока.

Чайлаг был в Аксакты, на самой границе, поэтому казахи, монголы, тувинцы кочевали по соседству, и Хертека Иргека приглашали в аалы. Как он играл на игиле, пел под дошпулуур! Мастерски владел хоомеем и сыгытом. Так и проводил лето в разъездах между стойбищами с концертами. И маленьким, 6– 7 лет, я сопровождал его. А мастер приговаривал: «Смотри да слушай!». Так и увлекся горловым пением.

В те щедрые времена в аал, в котором варили араку, непременно приглашали соседей. Допьяна не напивались, пили чуть-чуть и – пели, особенно много звучало частушек. Среди такого народа я вырос. Не приходилось мне принуждать себя исполнять хоомей, сыгыт. Само собой льется.

В 1981 году, спустя четыре дня после получения аттестата об окончании школы, я устроился на работу в филармонию Кызыла. Двумя годами ранее ансамбль «Саяны» гастролировал в Монгун-Тайге. Попутно искали-отбирали для коллектива молодежь. Тогда почти никто не исполнял каргыраа. И меня взяли – благодаря моему каргыраа. Приступить к работе сразу я не мог – мне не было еще семнадцати.

Так получилось, что к завершению учебы в школе у меня было рабочее место. Женился молодым, в 21 год, двое детей родились. Старшей дочери Белек-кыс – 25 лет, у нее два сына. Супруга моя, Саяна Сотовна Хертек, из «Моген-Бурена», ее отец из рода Делег, на Алтае родственников много. У меня три сына и три дочки.

После трех лет работы в филармонии меня призвали в армию. В «учебке» во Владивостоке провел шесть месяцев, учился в школе поваров. Во времена СССР среди представителей 32 наций был единственным тувинцем. Уважали.

Отслужил и снова вернулся в филармонию, поступил на отделение культурно-просветительской работы Кызылского училища искусств, учился заочно – нужен был диплом. Дважды стажировался в Ленинграде, получил квалификацию солиста-вокалиста оригинального жанра. На стажировку ездили многие исполнители горлового пения: Геннадий Тумат, Борис Монгуш, другие.

Вячеслав Брусник, преподаватель пения, очень хорошо разбирался в тувинских мелодиях: учил, что нельзя утрачивать основу национальной мелодики. Чтобы преподавателям было понятней, мы раскладывали частушки, горловое пение на такты, ноты. По сути это невозможно было сделать, мешает самому артисту-горловику, который поет или исполняет хоомей в своем ритме. Тут он должен думать о том, как бы слова не отстали от такта. А мелодия должна литься свободно.

Исполнял я, в основном, а капелла, так как каргыраа не подходит под сопровождение на дошпулууре, чадагане или ударных инструментах.

Я пытался записывать. По молодости на такое не обращаешь внимания. Теперь думаю, хорошо бы записать на нотах, не только каргыраа, но и хоомей. Показать различия между исполнением жителями разных районов. В центр «Хоомей» лет 5–6 назад я сдал работу, и она исчезла без следа.

В девяностых годах прошлого века вышла книга «Хоомейжинин бодалдары» («Думы хоомейжи»). Я написал, сделал серьезный разбор, для второго издания. Пытался найти свою рукопись, говорят, у того, другого человека, так и не нашел. Даже в архив не внесли. Писать снова по памяти – очень большая работа. Я объяснял также, какие термины надо использовать, когда говорим о хоомее или каргыраа.

Тогда мы обсуждали в кругу хоомейжи, что не знают, как учить, выходят из тувинской мелодики – не только молодежь, но и исполнители постарше. Каждый идет своим путем. Беда в том, что хоомейжи обычно лучше удается исполнение сыгыта, каргыраа, чем разъяснения на бумаге. Тут нам красноречия не хватает. Попросили меня написать, вот я тогда и принялся.

Издавна различали горный и степной типы каргыраа. Есть различия в постановке горла, мышц. Степной каргыраа – нежный, мягкий, подходит к долгим мелодиям, узун аялга. Горный каргыраа – низкий, воспроизводит звуки ветра-бури, водопадов и перекатов. Я замечал, что у жителя гор каргыраа один, а у иштики чер кижизинин – жителя внутренних земель – другой. Это заметно. Влияние природы большое. На дисках, на записи в студии «Мелодия» у меня, в основном, горный каргыраа. А степного каргыраа в записи нет.

Тогда, в конце восьмидесятых, в ансамбле «Саяны» была фольклорная группа в 16 – 18 человек, исполняли горловое пение, скороговорки, игры. Всем коллективом гастролировали по России, выступали в Европе, на Кубе – в 1981 году. В программе были национальные танцы. Хоомей, сыгыт – номера сольные, или трио, квартет с хомусом. Каргыраа без сопровождения представлял публике. Последние два года исполнял степной и горный каргыраа под аккомпанемент оркестра, который подстраивался под мое дыхание. Сергей Бадра в то время был в оркестре со степным каргыраа. В России, за границей горловое пение тогда вызывало большой интерес.

А в Туве так-то интересовались, были и самодеятельные артисты, выступали на смотрах. Но горловое пение тогда оказалось не в моде. В середине семидесятых люди, услышав хоомей-сыгыт на концерте, начинали смеяться. Услышав каргыраа – удивлялись. Такие времена тоже были.

Я начал играть на игиле уже взрослым, в 28 лет. До этого играл на дошпулууре, который подходит под хоомей и сыгыт. Заказывали дошпулуур у редких мастеров. Иногда звук был неподходящим, тембра нет, не подходит под пальцы, металлические струны тоже не подходят. К рукам мастера особенно чувствителен игил. Если у изготовителя нет познаний в музыке, может получиться очень красивый, но бутафорский инструмент.

На гастролях мы объясняли, что такое горловое пение, что не каждый может его осилить, что это редкое искусство. Когда пели старые люди, в их песнях и частушках то и дело слышались старинные мелодии. Старался записать быстро на ноты такие особенные мелодии. Тувинские песни – для свободного пения. Переложенные на европейский такт, ноты, они теряют истинную сущность ундезин суузун. Было даже время, когда хоомей исполняли в обязательном порядке в переводе на русский. Не знаю, кто переводил. Нам приносили тексты, слова трудно выговорить. Заучивали и пели.

В 1997 году уволился из филармонии. Еще работая в «Саянах», в составе ансамбля «Тыва» несколько раз выезжал в Европу. Затем – с «Ят-Ха». В то время там были Алик Кувезин, Женя Ткачев, Леша Саая. Опыт в «Ят-Ха» был интересен – свободным исполнением каргыраа и хоомея на фоне рока. Потом случился экономический кризис 1998-го. Общаться стало трудно – я еще в 1997 году начал работать в Монгун-Тайге, в Кызыл-Хая. Семья, расстояния... Да и самому не особо хотелось гастролировать.

За время работы я видел много стран. И люди везде интересовались нашим искусством. От желающих учиться отбоя не было. Если стараться, то можно научиться исполнять хоомей. Японцы в прошлом году приезжали в Туву, на игиле играют, у двоих неплохой каргыраа. Восточные люди быстрее схватывают хоомей, нежели европейцы. В восточных языках есть звуки, похожие на тувинские. У американца Энрике Сарайя, например, каргыраа хороший. Бывают люди, у которых сам собой звучит хоомей, главное – попадают в лад. Некоторые научатся исполнять каргыраа, а тувинский лад не могут воспроизвести. И получается мешанина.

Сейчас какая музыкальная культура? Это – деньги, бизнес. Нет должного внимания к смыслу песни, мелодии. «Хромают» особенно мелодии. Лексика тувинского языка богата – такие красивые песни можно сочинять и петь. Но нет, исполнители предпочитают бесконечный повтор редких строк. Во многих песнях нет смысла. А голоса-то красивые. Всему свое время. И эти песни без будущего не останутся навечно.

Мы до обидного мало обращаем внимание на свой язык. Найдут хоомейжи забытое старое тувинское слово, потом его раздергивают все и… портят. Очень красивые поначалу песни, «путешествуя» от группы к группе, меняются и, в конце концов, утрачивают красоту. У каждого коллектива должен быть свой, закрепленный только за ним, репертуар, защищенный авторским правом. А так – получается, словно всех в одной форме отлили.

Можно экспериментировать с разными – не тувинскими – инструментами, если не выходить из своего лада аян-хоон. Пример: игра Владимира Ойдупаа на баяне особенным образом украшает, подчеркивает его каргыраа.

Начал писать стихи в 1978–1979 годах. Некоторые были о партии, пионерах, красном флаге. Все это стало прахом. Всего 4–5 стихотворений увидели свет. Есть песни, слова и мелодию которых я написал. На районном конкурсе пара моих песен прозвучала.

Недавно осмелился показать свои стихи народному писателю Александру Даржаю. Решился. Его мнение – можно издавать как сборник. В сентябре или октябре выйдут. Песни отдельно бы издать – к 50-летию, к юбилею. Намечаем торжество на сентябрь 2012 года. Вообще я родился в октябре, но это месяц собаки, нельзя празднества проводить.