У

Она и сама – загадка.

Авангардная. Интригующая. Нестандартная. Неподвластная возрасту.

Импровизатор и экспериментатор, постоянно удивляющая других и умеющая удивляться сама.

Сайнхо Намчылак, поющая голосами ветров и ураганов, звезд и птиц. Рисующая чаем и кофе. Пишущая стихи без знаков препинания и рифм – потоком сознания.

Завоевав мировую известность, она долгое время была непонятой и непризнанной на родине – в Туве. И страдала от этого. Загадки тоже умеют страдать.

«Голой реальности

Светлый огрызок

Виртуальной красивости

Противовес

За ширмою фраз

И ассоциативностью

Память хранит

Забытый уголок

В котором ждут с любовью или без…

Понятную и дорогую

Не такую как все»

Это из ее стихов – строчки, выбранные Сайнхо для автографа читателям газеты «Центр Азии», специально для которой – самое искреннее интервью о жизни и творчестве. Такое подробное – впервые в жизни, потому что это – газета родины, голос которой слышен в каждой, даже самой авангардной, ее композиции.

Надо только прислушаться.

ЛЮБИТЬ – НАОТМАШЬ

– Прежде всего, давайте, наконец, определимся с вашим именем. По свидетельству о рождении вы – Людмила. Потом сценический псевдоним стал именем. Осталась без изменения только девичья фамилия – Намчылак.

С фамилией больших проблем нет, а в имении делается множество самых разнообразных ошибок. Кто как хочет, тот так его и пишет, в том числе – и в Интернете.

Чтобы раз и навсегда установить правильное написание, пожалуйста, напишите свое имя сами в моем блокноте.

– Да, верно, иногда в имени и несколько ошибок делают. А правильное написание – такое: если кириллицей, по-русски, то так: Сайнхо Намчылак. Латиницей, как у меня в австрийском паспорте – Sainkho Namtchylak.

– Сайнхо, 30 апреля в Кызыле, на концерте в Доме народного творчества, когда был зачитан указ о присвоении вам звания «Народный артист Республики Тыва» и председатель правительства Шолбан Кара-оол вручил букет цветов и папку с текстом указа, вы так растрогались, что чуть не заплакали.

Это так важно для вас?

– Да, очень. Потому что это – признание народа, которого так долго ждала. Я даже не могла себе представить, что так будет.

Когда услышала: народный артист, какая-то волна накатила, и боялась только одного: если сейчас заплачу, то голос сядет, краска потечет. Пришлось внутренне очень собраться. А потом было столько цветов, столько роз от земляков!

– Во время вашей майской концертной поездки по западным районам Тувы звание подтвердилось, вы действительно почувствовали себя народной?

– Да. Меня буквально носили на руках. Встречали – великолепно. Когда тувинцы любят, то любят наотмашь, чуть ли не молятся.

Огромное спасибо Шолбану Валерьевичу Кара-оолу, который выделил «Волгу» и «Газель» для нашей сборной концертной бригады: группа «Тыва кызы», которой руководит Чодураа Тумат, Игорь Кошкендей, Айдысмаа Кошкендей, Андрей Монгуш, Опал Шулуу, наша старейшая певица, которой 81 год. 81 год, представляете, и она – поет. Концерт суперзвезд.

Мы с Опал Агбан-Шираповной ехали в «Волге». Она – впереди, я – на заднем сидении, сложив ножки. Так доехали до села Тээли.

Подъехали к музыкальной школе, а около нее уже с пиалами чая встречают девочки в национальных одеждах. Ну, просто как правительственную делегацию встречали. Потом стол накрыли с ханом, свежим мясом. Когда уезжала, даже с собой еще мяса дали.

Поселили в гостинице. Там даже, оказывается, гостиница есть, удивительно. Причем, частная. Мы были в одной комнате с Опал Агбан-Шираповной.

В этот же день – концерт. И в конце концерта – овации, стоя.

Ак-Довурак, Чадан и Шагонар встречали таким же образом. Все время беспокоились, спрашивали: вы поели, отдохнули? Такое внимание, что иногда мне было немного неловко.

Когда выступали в Шагонаре, мои родные, а ближайшие родственники по линии папы живут как раз в Улуг-Хемском районе, специально приезжали из сел Эйлиг-Хем, Арыг-Узю, чтобы посмотреть на меня.

А после концерта они в отдельной комнате накрыли банкетный стол: мясо свежее, овощи, салаты, сметана деревенская, оладушки, тувинский соленый чай с молоком. Пригласили моих коллег-музыкантов. Всех-всех накормили и напоили. Такое внимание! Таким вот способом мои родные отметили мое народное звание и окончание гастролей по западной части Тувы.

Впечатлений от поездки – море. Нет, целый океан!

В Ак-Довураке мы жили с детьми в интернате. Детишки – инвалиды, но в них – столько любви! Это просто ходячие вулканы любви. Мне всех их хотелось обнять – за их мужество. И было такое ощущение, что они видят меня насквозь.

Возвращаемся после встречи с мэром, вижу: мальчик-инвалид – маленький, лет девяти – сидит на лестнице, и я чувствую за пятьсот метров, что он говорит: «Я люблю вас». Подхожу и слышу, он шепчет именно это: «Я люблю вас, вы – поете».

На концерте в Ак-Довураке народу было мало. Нам объяснили, что здесь любят поп-музыку: концерты под минусовки.

Зал был заполнен только на одну треть, и то половину они пустили бесплатно. Чувствуется по населению, что люди сильно бедствуют, не хватает денег. Очень много инвалидов на колясках, но хотя бы коляски есть.

Вы видели фильм «Кин-дза-дза»? Так вот этот Дом культуры напоминал мне такой упавший с неба объект инопланетян. Какой-то пустой несуразный огромный зал с высоким потолком. Он абсолютно не дает ощущения уюта. А акустическая музыка требует уюта. Или же нужно расположить музыкантов и зрителей особым образом, как в соборах или храмах.

Когда мы играли в этом зале на акустических инструментах, звук терялся. Но принимали – на ура. Такой был энтузиазм! Одна девушка даже восторженно сказала: «Вы – просто богиня!»

Молодежь подходила за автографами с билетами на концерт, с фотографиями, с любимыми книгами, это сейчас стало модно: просить поставить автограф на любимой книге – любой.

И так – после каждого концерта. Энтузиазма – огромное количество. И после каждого концерта вручали благодарственные письма, грамоты.

Такого наплыва любви и взаимности не ощущала давно, наверное, даже с детства. Я поняла, что стала по-настоящему признанной народом певицей-сказочницей. Что стала человеком-легендой.

ЛЮБИМЫЕ ГОРЫ

– Человеком-легендой быть невероятно сложно, ощущаете свою непохожесть на земляков?

– Да, это непросто. Большая ответственность. Ощущаю, что отличаюсь: слишком долго прожила за границей.

Ощущаю, как боготворят. И прощают, не замечают тех недостатков, которые сама вижу. Я ведь на эти гастроли ехала не совсем здоровой: думала, что просто простыла, а оказалось, что проблема – в ноге. В Кызыле, переходя дорогу, упала, ободрала об асфальт коленку. Глупая история. Сначала не обратила особого внимания, но рана воспалилась, начала гноиться. Слабость, озноб, начал садиться голос. Иногда на последнем издыхании работала.

Поэтому и любимую песню тувинских зрителей «Дагларым» – «Горы» в конце программы на одном из концертов пела сипящим голосом. Но люди все равно были довольны, были счастливы. И я счастлива, что смогла дать им это ощущение.

Клип «Дагларым» записывался в 2002 году во время фестиваля живой музыки и веры «Устуу-Хурээ» – у развалин храма. Стихи – Степана Сарыг-оола, музыка Ростислава Кенденбиля, тувинских классиков. И с 2002 года этот клип, оказывается, много раз показывали на тувинском телевидении.

Думаю, именно с этой песни и началось мое настоящее признание на родине. На концертах все буквально молили исполнить именно «Горы».

Родные горы для меня – особенные. Хочется построить себе замок в труднодоступном месте где-нибудь в горах и жить там, укрывшись от суеты. Такая неосуществимая мечта.

Горы Тувы люблю очень. Что бы не происходило в моей судьбе, горы будут ждать меня также терпеливо, как миллионы лет ждут солнца и видят все. Как поется в песне «Дагларым»: мои плюшевые горы, моя память о детстве.

Знаете, в Швейцарии мы очень часто такое себе позволяли: очень рано вставали, рюкзачок, два бутербродика, и на весь день до позднего вечера – в горы. Переночевали, там есть такие избушки с комнатами на двадцать кроватей, и снова – дальше в горы. По таким походам я очень скучаю.

Хотела во время этого двухнедельного посещения родины совершить восхождение на Монгун-Тайгу, но из-за этой истории с ногой не получилось.

Зато после концерта в Чадане посетила Устуу-Хурээ, посмотрела, как идет строительство нового храма возле развалин старого.

ВНЕСТИ СВОЙ ВКЛАД

– И какое же впечатление от посещения хурээ?

– Сложное. Стройка Устуу-Хурээ остановилась: нет красок. Рабочие – шесть человек – сидят у двери. Один монах ходит.

Зашла и в Алдыы-Хурээ – храм в самом Чадане, а там только один монах сидит – читает, помощник его в комнате с компьютером. Все – больше никого.

Мне кажется, что этого можно было ожидать. И знаете почему? Потому что первый всплеск после начала перестройки: наконец, мы можем построить совсем другое, не такое, как за последние семьдесят лет.

И вот с 1991 года, с момента легализации ламаизма и шаманизма, проходит двадцать лет. И что мы видим? Если до перестройки это было романтично, потому что опасно, то сейчас – все можно, но уже стало неинтересно.

Я к тому говорю, что сразу все не получается: двадцать лет – это ничто. Для того, чтобы сохранить и далее развивать религию, нужно, наверное, найти новые формы и не бояться открытости этих новых форм.

Раньше, в советское время, существовало страшное сочетание слов: отправлять религиозные нужды. Звучит ужасно! А сейчас пошло в другую крайность: стали слишком мистифицировать, считать, что Будда поможет стать богатыми, безболезненными и счастливыми.

Но нельзя во всем рассчитывать на бога, надо ведь и самому потрудиться, приложить усилия хотя бы для того, чтобы церемонии, ритуалы стали регулярной необходимостью. Просто изо дня в день скрупулезно следовать ритуалу, чтобы эта добрая привычка переросла в традицию. Вот этот механизм, оказывается, намного сложнее выработать, чем построить храм. Просто любить свою религию недостаточно.

Не надо рассчитывать, что кто-то что-то сделает за тебя, нужно самому стараться внести свой вклад в свою культуру и традиции.

– А вы внесли свой вклад?

– Да. В поездке по западным районом Тувы с нами был Буян башкы. Он выступал во время концертов, рассказывал народу о том, что благотворительные сборы пойдут на развитие буддизма в республике, строительство статуи Будды на горе Догээ возле Кызыла.

И все артисты, и я в том числе, выступали благотворительно, то есть бесплатно, без гонораров. После концертов мне только дали деньги на обратный билет до Красноярска, где у меня – следующее выступление.

А если платно выступаю, то мой гонорар – минимум 500 евро за концерт. Это самое-самое малое, ниже – невозможно, потому что у меня – международное имя и международный тариф.

Сейчас я провела на родине шесть концертов, то есть внесла от себя три тысячи евро, но не деньгами, а выступлениями.

Мое предложение: продолжить турне по другим районам Тувы и расширить его на территорию Монголии и Китая. А сборы с этих концертов пошли бы на строительство статуи Будды. Если наши ламы решили и начали копить на это деньги, то нельзя позволять, чтобы эти деньги съедались. Но для организации этих концертов нужны средства. И, конечно, очень надежные и ответственные серьезные люди, на которых можно положиться, гарантирующие, что этот проект статуи – реален, а не просто мечта.

И вот что еще важно: к сожалению, благотворительный вклад артистов у нас в Туве не оценивают и не учитывают, что обидно для них. И не совсем уважительно по отношению к людям искусства.

Я с этим и раньше сталкивалась. Когда в 2002 году приезжала в Чадан на фестиваль «Устуу-Хурээ», там был список спонсоров: тех, кто пожертвовал свои деньги для проведения фестиваля. Неважно – 100 рублей или 50 тысяч, но все фамилии были указаны. И это правильно.

Но почему-то в этом списке не было имен самих артистов, которые выступали бесплатно. Даже тех, кто приехал за свой счет из-за пределов Тувы, потратив на дорогу немалые средства. Как я, например, приехавшая за свой счет, а это сумма немаленькая.

Благотворительные акции проводятся и за границей, но оформляются по-другому, более уважительно к их участникам. Например, была такая акция в Вене. Умер поэт, и собирались средства на его памятник. К нам обратились с письмами – просьбами принять участие в благотворительном концерте.

После концерта всем, кто согласился, предложили расписаться в том, что мы свой гонор как бы получили, но деньги не взяли, а отдали организаторам акции. И мы расписались, что по 500 евро получили, но тут же отдали – благотворительно. Все четко и ясно.

ПЯТНАДЦАТЬ МИНУТ ДЕТСТВА

– Сайнхо, у человека есть биологический и психологический возраст – тот, на который он сам себя ощущает. По вашим ощущениям, сколько вам сегодня лет?

– Тридцать два. На столько лет я себя сегодня ощущаю.

– Это намного меньше биологического возраста? Впрочем, если это дата засекречена, вопрос снимается как бестактный по отношению к женщине.

– Никаких секретов. По паспорту мне 54 года. Родилась в 1957 году, 11 марта. В поселке Пестуновка Улуг-Хемского района Тувинской АССР. По-тувински местечко называлось Белдир-Кежи.

Меня оттуда увезли совсем крошечной, и больше я там никогда не бывала. Сейчас этого поселения уже нет. Когда ехала на гастроли, примерно проезжали эти места, но я так и не поняла, где же находилась эта точка моего рождения.

Знаете, некоторые очень хорошо помнят свое детства хронологически, а я не помню его четко по датам и событиям, помню только образы. Яркие моменты воспоминаний, которые не могу забыть, стереть.

Село Кок-Хаак, это в Каа-Хемском районе, под Сарыг-Сепом. Мы жили в крайнем доме, выходишь – сразу степь и плюшевые горы.

Вот я стою, мне пять или шесть лет. Смотрю на степь: от тех гор движется какое-то марево, бесцветный воздух движется, что-то невидимое проходит через всю огромную степь и уходит за горы.

Потом вижу что-то блеснувшее в степи, как бриллиант, подбегаю и понимаю, что это – обыкновенное зелененькое стеклышко. Сижу, рассматривая это стеклышко, а потом поворачиваю голову и вижу, как едет тракторист на голубом тракторе, и он тоже поворачивает голову, и наши глаза встречаются. И чувствую, что что-то происходит такое, потаенное, что словами невозможно описать.

Потом вижу движущие свинцовые облака и понимаю, что сейчас будет гроза. Забегаю в дом к сестре матери, сижу за столом и смотрю, как об стекло окна бьется муха. И чувствую, как табуретка защемила мои трусы и платье. Просто сижу, смотрю в окно и жду, когда грянет первый гром. А потом смотрю, как капли стекают по стеклу.

И после этого всю жизнь вспоминаю этот простой эпизод: пятнадцать минут детства.

Еще хорошо помню, как убегала от бабушки. Пролезла под забором и пробиралась к маме на работу. Она работала воспитательницей, и я пробиралась, чтобы бороться с детьми, доказывая им, что это – моя, а не их мама. Добегала, успевала наподдавать детям, пока мама или няня не подбегали и не оттаскивали меня.

И каждый день повторяла эти действия до тех пор, пока меня не увезли в другой район.

Почему так делала, поняла уже позже, когда мама рассказала мне, что до этого я какое-то время жила в детском доме. Они с папой совсем ненадолго оставили меня там, когда заканчивали учебу. А когда приехали забирать, все дети бросились к ним с криками: «Это мои мама и папа!» И только я, родная дочка, стояла, отвернувшись к окну, и не хотела их признавать – обиделась.

Видимо, эти впечатления детского дома сложились в Кок-Хааке в твердое решение: за свою маму надо бороться! Она – моя!

– Что дали вам родители?

– Жизнь, воспитание, образование. Они помогли вырастить дочку. Папа подарил романтичность и какое-то необычное восприятие мира. Мама – оптимизм, энергичность.

У них – педагогическое образование. Папа, Окан-оол Кыргысович Намчылак, преподавал, работал на тувинском телевидении, был членом Союза журналистов СССР. Мама, Татьяна Аракчаевна, преподавала в школе, в начальных классах.

В семье – четверо детей: три сестры и брат. Я – старшая, тогда меня звали Людмилой. Следующая – Майя, у нас с ней разница в четыре года. Между Майей и Ураной – разница почти в два года. Между Ураной и Сергеем, мы его по-домашнему зовем Аясом – разница в шесть лет.

Аяса усыновили совсем маленьким. И вот, что удивительно, смотрю и вижу, что он очень похож на отца: и характером, и походкой, и фигурой, и даже внешностью. И с годами это сходство усиливается.

Майя – домохозяйка, живет в Кызыле, Урана – медсестра, живет в Тоджинском районе, Аяс работает в милиции, живет в Кызыле.

Мамы и папы уже нет с нами.

– Музыкальную карьеру начали строить сразу после школы?

– Нет. Сначала у меня был неудачный опыт погружения в рабочую профессию. Окончила в Кызыле школу № 2 и сразу после выпускного вечера поехала в Подмосковье – на ткацкую фабрику.

Дело в том, что у меня был такой маленький списочек престижных университетов, в которые можно было поступить вне конкурса, если станешь примерным рабочим классом и отработаешь два года.

Но опыт погружения в рабочую профессию не удался, выдержала только два или три месяца. Мой отец даже написал в газету «Правда» о том, что там происходило: что не выдают стипендию ученикам, что в одной комнате – четырнадцать кроватей, что в крупе, из которой готовят в столовой – мышиный помет.

Вернулась в Кызыл, поступила в Кызыльское училище искусств на дирижерско-хоровое отделение. Но его не закончила – по причине любви.

ВРАЖЬИ ГОЛОСА

– И кто же он – ваша первая любовь?

– Олег Лазаревский – мой первый муж. Он – музыкант, москвич. Вместе со всеми ребятами приехал в Кызыл по распределению. Ребята тоже из Москвы, Подмосковья. Они работали в филармонии.

Мы познакомились в 1975 году. Дружили и так далее. Олег меня принял солисткой в вокально-инструментальный ансамбль «Элегест», который они создали.

Олег старше меня на восемь лет. А команда, с которой он приехал, еще старше. Такие волки отпетые – жутко. Они привозили и слушали такое! Запрещенное. Я некоторые записи просто боялась слушать.

Ну, например «Пинк Флойд» («Pink Floyd»), «Лед Зеппелин» («Led Zeppelin») еще можно было слушать. Но они слушали и записанные на магнитофон передачи трансляции «Би-би-си».

– Вражьи голоса слушали? Те самые программы вещающего из Лондона бывшего советского саксофониста Севы Новгородцева, начинающиеся музыкальной заставкой «Сева-Сева Новгородцев, город Лондон, Би-бя-си-и-и»?

– Да, их. «Сева-Сева Новгородцев, город Лондон, Би-бя-си-и-и». Все это – новинки западной рок-музыки, записи «Би-би-си» переписывались с магнитофона на магнитофон – еще на такие большие катушки с пленкой – и передавались от одних меломанов другим.

Мы с Олегом привозили в Кызыл эти запрещенные записи. Даже церковная «Всенощная» была запрещена. Хотя я сначала мало что понимала, была самой маленькой в этой группе и единственной тувинкой.

А еще они рисовали – какие-то непонятные абстрактные рисунки. Я тогда впервые увидела абстрактные рисунки.

– В каком году вы с Олегом Лазаревским поженились?

– В семьдесят шестом или в семьдесят седьмом? Уже и забыла. Я уже была беременна, значит – в семьдесят седьмом.

Сейчас Олег – совсем другой, очень изменился, очень-очень набожный, поет в Москве в церковном хоре. И все, что он раньше делал: и «Пинк Флойд», и свои эксперименты в Туве – в ВИА «Элегест» – считает неправильным, или просто искушением.

Готовую программу «Элегеста» не приняла идеологическая комиссия министерства культуры, ее тогда возглавляла Валентина Владимировна Оскал-оол. Строгая женщина, хотя и сама была нестандартной для того времени – одевалась модно, экстравагантно, мы всегда замечали новинки ее гардероба. Программу запретили как не соответствующую установкам.

И мы отправились восвояси: сначала в Новосибирск, потом – в Москву. Приехали в Москву, и я тут же родила – на третий день. 13 июля 1977 года родилась наша дочка Чай-суу.

Имя дочке долго придумывали вместе. Были разные варианты, например – Варвара. Варвара Олеговна Лазаревская – звучит. Остановились на Чай-суу. Чай-суу Лазареская – тоже очень звучит.

– Кем стала ваша дочь?

– Чай-суу – верстальщик, работает в редакции журнала в Вене, живет с сыном неподалеку от меня. Тимуру – одиннадцать лет, он родился в 1999 году. Когда оформляли на него документы, долго думали, спорили: как правильно записать фамилию.

В принципе, Чай-суу могла дать сыну свою фамилию, она одна воспитывает его. По австрийским правилам ребенку можно дать фамилию папы или мамы – на выбор. А вот фамилию бабушки – нельзя.

Но тогда он был бы Тимур Лазаревская. Для российского уха это звучит дико.

В немецком языке ведь нет мужского и женского рода, и фамилию бы переписали в свидетельство ребенка точно по буквам, как у матери. Я встречала человека, который именовался так: Штефан Иванова.

И она выбрала фамилию отца Тимура: Сулейманов. Тимур Сулейманов. А отчество в Австрии отсутствует.

– Ваш внук Тимур – точно человек мира: гражданин Австрии, в котором перепутались все российские национальности.

– Да, он наполовину – татарин, на четверть – русский, на четверть – тувинец.

ГАЛЛЮЦИНАЦИИ ОТ ГОЛОДА

– Ваше музыкальное образование, прерванное в Кызыле по причине любви, продолжилось в Москве?

– Да. В Москве поступила в музыкальное училище имени Ипполитова-Иванова, сейчас это музыкально-педагогический институт.

Отделение народного пения, причем, народное пение – русское. Меня, приехавшую из глухой провинции, приняли в порядке исключения, поскольку удивил диапазон голоса и его гибкость. Преподаватель хорового пения постоянно переставлял меня: сначала пою со вторыми сопрано, потом – с первыми альтами, затем – со вторыми альтами. И переходить могла очень легко.

И что интересно: окончила училище не за четыре, а за два года. Во-первых, уже была подготовка в Кызыле, во-вторых, я так хотела учиться! Дочку уже отправила в Кызыл к родителям, и мне было так одиноко. Чтобы не чувствовать тоску по дому, по Туве, по родителям, дочке, просто заучивалась.

Занималась много, недоедала, у меня даже галлюцинации от голода были.

– Олег что же, совсем не кормил вас – жену-студентку?

– Он к этому времени уже давно меня бросил, уехал в Новосибирск. Сейчас Олег в четвертом браке родил ребенка: мой и его внук старше его младшей дочки на шесть лет.

– А что вам мерещилось от голода?

– Наверное, мое будущие? Помню, пришла домой усталая, а дома ничего нет. Сварила картошку. И чуть майонеза из баночки: по ложке чайной на ковшик картошки, чтобы подольше растянуть. Вместо чая – просто кипяток, в животе – тепло, засыпаю.

А предо мной – маленький кабинетный рояль Олега. Он привез и оставил. Смотрю: над роялем что-то мерцает, и словно проваливаюсь. Вижу лицо человека с седыми волосам. Жуткое ощущение бесконечного страха.

Внутреннее ассоциативное восприятие у меня всегда было очень высоким.

Помню, когда впервые увидела балет «Весна священная» Стравинского, у меня было такое ощущение, что все пространство разбилось на геометрические фигуры – пирамиды, треугольники, как на картинах Кандинского, и все это вдруг начало раскрываться. Словно в меня вставили эту картину.

Учиться, познавать было жутко интересно. После училища продолжила образование в Москве: Государственный музыкально-педагогический институт имени Гнесиных. Потом поступила в двухгодичную аспирантуру. И должна была начинать научную работу. Меня даже хотели оставить преподавать в институте.

КАПУСТА – ОТ КАНАДЫ ДО АВСТРАЛИИ

– Что же сбило со стандартного и безопасного преподавательского пути?

– То, что случилось в 1986 году в Краснодаре на Всероссийском конкурсе исполнителей народной песни. Вы бы видели, что происходило с людьми в Краснодаре, те, кто видел это выступление – до сих пор вспоминают.

Показывала пение-танец: одновременно пела и танцевала. Исполняла гортанное пение – звукоизвлечение, подражание птицам.

Получила вторую премию и специальную премию имени Ирмы Яунзем, народной артистки РСФСР, которая собирала и исполняла песни народов мира.

Это были просто грамоты, никаких денег к премиям не полагалась. Но это было такое ощущение: победила, смогла! А моя учительница вокала в училище была на седьмом небе от счастья. «Я всегда верила в твой голос, знала!» Марина Петровна Сергеева – из Донбасса, двое сыновей у нее было, а я была у нее чуть ли не третьим ребенком. Всегда можно было прийти к ней домой: чаем напоит, бутерброд с маслом и дефицитной колбасой сделает, книги нужные даст, выслушает, советом поддержит.

И после победы в Краснодаре, в том же восемьдесят шестом году, я впервые выехала за границу тогда еще СССР – с делегацией депутатов и лучших артистов Советского Союза.

Первая поездка – в Испанию. Потом – Канада, США – от Нью-Йорка до Сиэтла и обратно. Затем – Филиппины, Новая Зеландия, Австралия. Мы были даже на острове Тасмания – на юге Австралии.

На артистическом языке это называлась «капуста» – такая сборная солянка: кавказские наездники и барабанщики, артисты с Чукотки, из красноярского ансамбля песни и пляски, из хора имени Пятницкого, башкирские кураисты и я. Пела и русские, и северные, и тувинские песни. Двухминутная тувинская песня, нанайская песня, песня саами – народности, которая в России живет на Кольском полуострове.

Мы не получали зарплаты за свои концерты. Зато мы копили суточные, которые нам выдавали на питание, чтобы на сэкономленное купить что-нибудь заграничное.

Мы не ходили в кафе, мы питались в гостиничных номерах. У всех нас были кружечки эмалированные и маленькие кипятильники. Мы кипятили воду, бросали в нее кубики растворимого бульона, который перед поездками доставали всеми правдами и неправдами, ведь тогда был дефицит всего и талоны на все.

И мы волокли из гостиниц все: одноразовые мыло, шампуни, какие-то программки. Собирали весь этот хлам для того, чтобы домой привезти и подарить, показать: смотри какое невиданное мыло маленькое с мыльницей, а какой тюбик! Обалдеть!

Помню, в первой поездке – в Испании – я купила себе на сэкономленное, благодаря кипятильнику и кубикам, обувь: как бы полукеды мягкие, ярко-ярко желтого цвета, которые можно было увидеть за три километра.

Мама моя хорошо шила шапки, из кусточков меха могла собрать очень элегантные – типа берета. И я в Москве поменяла эту мамину беретку на плащ ярко-розового цвета.

И ходила в этих желтейших полукедах и этом розовенном плаще, и все на меня оглядывались, потому что думали: иностранка. Тогда выглядеть иностранно считалось особым шиком. И я была страшно горда своим видом.

Продолжение – в следующем номере