Руны сообщили невероятное: будет у меня муж-иностранец, и увезет он меня далеко от Тувы.

В то время я была замужем за милиционером-тувинцем, имела двух сыновей,

любимую работу и не представляла своей жизни далеко от Тувы.

Вспомнила о предсказании Абаева в 2009 году – в суматошных сборах перед отъездом в Финляндию с собакой и детьми, которых было к тому моменту трое.

Муж-иностранец ждал в Хельсинки.

Родом из Ак-Эрика

В калейдоскопе ранних воспоминаний сменяются картины. Мама в детской нашего дома в Ак-Эрике – деревне, где 16 мая 1977 года я родилась, перечитывает нам с сестрой «Руслана и Людмилу» Пушкина и отчего-то «Саргассово море» Беляева.

С тех пор Пушкин стал для меня волшебной сказкой, а фантастическое «Саргассово море» – не менее чарующей историей о приключениях. Маме приходилось читать по-русски и переводить на тувинский. По-русски я заговорила только в шесть лет, когда семья переехала в Кызыл, и я пошла в школу № 3.

Ночь. Отец, ворча, везет меня на спине к своим родителям. Дом бабушки с дедушкой был в пяти минутах ходьбы от нашего и назывался куду бажын – нижний дом, он находился в нижней части улицы – широкой и прямой. В нем я и выросла. В полтора года у меня появилась сестренка, и я проводила больше времени с родителями папы.

Мама, Саясу Ивановна Соян, в девичестве Данзурун – выпускница московской ветеринарной академии имени Скрябина – была ветеринарным врачом успешного совхоза «Пограничный» с конторой в Ак-Эрике. По требованиям того времени она вышла на работу, когда младшему ребенку исполнилось всего два месяца. Папа, Виктор Кадып-оолович Соян, шоферил в «Пограничном», водил грузовик. Родители много времени проводили в разъездах.

Жизнь совхоза тогда кипела. Две овцеводческие бригады «Пограничного» зимовали неподалеку от Ак-Эрика. А летом откочевывали: одна бригада – за Самагалтай, на перевал Калдак-Хамар, вторая – в Шара-Нур.

Первые дружно хвалили лето в тайге, без комаров, докучающих животине. А вторые расхваливали свой Шара-Нур с «горячей» – в отличие от таежной – насыщенной водой травой и степным привольем, где можно было пасти скот на отдалении, при помощи бинокля. Правда, от комариных туч приходилось спасаться дымом коровьих лепешек.

Бабушка, Ирисинмаа Норбуевна Кадып-оол, брала меня с собой повсюду. С ней я ходила на важное задание – запускать по утрам и отключать по вечерам колодец в нашей части деревни. Деревенский колодец – такие еще работают в районах Тувы – был домиком с огромной металлической бочкой. Вода подавалась при помощи электричества, а фляги наполнялись из длинного шланга.

Дед, Соян Кунуяевич, был представителем заготовительной конторы в деревне и принимал от населения скот. В его отсутствие я взвешивала бычков, записывала в дедовскую амбарную книгу имя хозяина, масть и вес скотины. При помощи дедовских деревянных счетов научилась считать.

Курдюк на тощий хвост

Дед в те годы был любитель резаться в карты на деньги, за что деревенский участковый его частенько отчитывал: азартные игры в советском государстве не поощрялись.

Мне нравилось наблюдать и за игрой в панчык. Расстелив крестообразную полоску белой ткани с черточками, игроки, сидя на полу, бросали пригоршню раковин каури, в которые был залит гудрон для прочности. Многие в момент броска кричали, атмосфера накалялась, проигравшие в сердцах выбегали на свежий воздух.

Раковины каури – откуда-то я узнала, что они привезены из далекой Индии – были моей мечтой, которой удавалось завладеть лишь в отсутствие деда.

Откуда деревенской девочке было известно об Индии? Так ведь я ходила со взрослыми в клуб – смотреть цветасто-песенные истории о любви. При полном аншлаге в клубе проходили и кинопоказы, и спектакли тувинского театра. А до начала показов народ толпился во дворе, провожая любопытным взглядом актеров, сновавших между автобусом и клубом.

С бабушкой ездила на стрижку овец, которая была крупным сезонным мероприятием в деревне. Грузовики забирали стригалей ранним утром от центральной площади Ак-Эрика, окруженной с трех сторон длинным зданием совхозной конторы, клубом и зданием сельской администрации. Комплекс для стрижки овец в Шара-Нуре располагался на южной стороне озера. Рядом с домиком-колодцем стояли столовая – большое бревенчатое здание, открытые загоны для скота и дощатые ангары, в которых стригли овец и хранили шерсть в тюках из грубой холстины.

Меня поражало, как много шерсти получали с мериносов в соседнем совхозе «Чодураа», животноводами которой были родители мамы – Емчур Папыновна и Иван Симчитович Данзуруны. Акэрикцы держали курдючную тувинскую породу с полугрубой шерстью, а тонкорунные мериносы давали больше шерсти, которая и ценилась дороже.

Но у мериносов, на вкус тувинца, был существенный минус. У завезенной породы вместо курдюка был тоненький хвостик. И чодуринцам перед свадьбами приходилось ездить к соседям и менять мериносов на тувинских барашков с увесистыми – чтоб перед сватами не было стыдно – курдюками.

Арбузы в степи

В Ак-Эрике моего детства хозяйки соревновались в огородничестве. Степная мелиорационная система снабжала водой огороды, в песчаной почве которых поспевали не только огурцы и помидоры, но и арбузы.

Когда мне было лет десять, дедушка с бабушкой построили теплые кошары во дворе дома в Ак-Эрике и забрали своих коров от родственников. Пару лет они уезжали на лето в Шара-Нур, а с холодами возвращались в деревню, к оседлой жизни. Затем обзавелись зимовьем и начали кочевать в течение всего года: совсем как во времена своей молодости, когда начинали совместную жизнь чабанами местного колхоза.

Часто я не дожидалась выставления оценок в конце четверти и, прогуляв последние учебные дни, уезжала в Тес-Хем с родителями. Они работали в Кызыле в одной организации. Папа водил большой автобус. И всю дорогу от Кызыла до Ак-Эрика всегда подсаживал попутчиков. А в обратный путь родители везли из деревни школьников и студентов, возвращавшихся с каникул в Кызыл.

В то время благодарили только словом. Однажды на моих глазах незнакомый старик попытался отблагодарить отца за поездку рублем, приговаривая: «Вот тебе на сигареты, сынок». Отец отказался. Да он и не курил.

Эпоха Шара-Нура

Шара-Нур – соленое озеро неподалеку от монгольской границы. Название его переводится с монгольского как Желтое озеро.

Так называется и вся местность – степное приволье, открывающееся с перевалов горы Агар. Въедешь на перевал, и заблестит вытянутое неправильным овалом зеркало Шара-Нура. Не за что глазу зацепиться на открытом пространстве, выше караганника с желтыми цветами здесь ничего не растет. Вдали виден один-единственный холм, да и тот – на монгольской территории.

За Шара-Нуром таятся зеленые глазки Холчуков – трех озер с одинаковым названием Озерцо. Есть Озерцо закрытое – Мунгаш Холчук, прикрытое камышами. Есть Желтое озерцо – Сарыг Холчук с мутной водой. А мы купались и гоняли скот на водопой к третьему, которое так и называлось Эштир Холчук – Озерцо для купания.

Шара-Нур – летний приют не только акэрикцев, но и различных пернатых. Приехав в мае, мы заставали разномастные яйца в гнездах, скрытых в траве на берегу озера. Гнездились тут и утки, и кулики, и огари – красные утки, выделяющиеся ярким оперением. Танцевали на закате пары журавлей. Иногда они собирались в стаю, в которой мы насчитывали до трех десятков птиц.

С мая по конец ноября кочуют акэрикские животноводы вокруг Шара-Нура. Весенние стоянки в верхней части озера, ближе к останцам Ямаалыг – Козья гора в переводе с монгольского. Оттуда приходилось отгонять скот на водопой далеко к берегу озера, где били родники-булак. Там же был домик и теплые кошары зимовья верблюдоводов Кокей и Орус-оола Эрендеев, которые проводили лето на Калдак-Хамаре за Самагалтаем.

Радостная пора для ребятни наступали с переездом на кочевья к самим озерам. Наш аал из трех юрт стоял в Кара-Чыраа на берегу Шара-Нура, кочевье мы делили с дядей моего дедушки Дарганом Ланаа.

Вместе со старыми родителями кочевал младший сын Хорлай, известный весельчак и балагур, глава семейства с пятью детьми. Старшие его дети, дочери-погодки Олча и Олзей, были чуть младше меня, что не мешало нам носиться вместе. По вечерам, при свете звезд, после окончания всех работ мы устраивали футбол на песке, и многодетный папа Хорлай преображался в азартного игрока и носился по песку не хуже подростка.

Детский труд

День в Шара-Нуре в летние месяцы начинался раньше восхода солнца. Дедушка с бабушкой просыпались в три утра.

Дед, надев теплые чуни, ставил чай при свете лампы-керосинки. Иногда я просыпалась раньше обычного и лежала под дуктуг-тоном, зимней шубой мехом внутрь, прислушиваясь к тихой беседе стариков. Затем снова засыпала. Просыпалась от громкого голоса деда и заставала бабушку за переливанием молочного чая из ковшика обратно в котел.

Нехотя, дрожа от утреннего холода, я плелась к металлическому умывальнику, привинченному к столбу в нескольких метрах от юрты. Холодная вода каждое утро творила чудо: будила меня окончательно и дарила возможность восхищаться преображением мира в эти минуты.

Воздух из холодного становился приятно-свежим. Кокетливое солнце заглядывало в зеркальную гладь Шара-Нура, создавая своего близнеца. Из розового плена вырывался один луч, за ним – второй, третий, отодвигая полосу тени все дальше к горизонту. И скоро вся степь открывалась новому дню – яркому и жаркому. Исчезали тени, уходила загадка.

Наблюдать больше было не за чем. И, забежав в юрту попить чаю, спешила на выручку бабушке – доить коров. Коров приходилось доить до пяти утра. Солнце в июне жжет неимоверно, поднимается рано, коровы, если запоздаешь с дойкой, уносятся, задрав хвосты, и подоить их толком не удастся. «Вставайте, вставайте, сони, вон, у соседей дочки уже вышли на дойку», – громким ворчаньем будил нас дед.

Доярка из меня никудышная. Второпях залив молоко в котел – еще и процедить надо через кусок марли – устремлялась к коню, пасшемуся неподалеку. Для меня лет с десяти, поздно по деревенским меркам, конь стал главной игрушкой-заманушкой на каникулах. Лошади мне снились в городе, и я тосковала даже по запаху конского пота.

Был у деда рыжий рысак – ласковый, что теленок. А узду не признавал, норовил ускакать, куда вздумается. Рысак Шилги был моим любимцем, несмотря на кровавые мозоли на ладонях от попыток натянуть кожаную уздечку.

Всю первую половину дня я пасла овец, и за пару дней успевала загореть до африканской черноты. В одиннадцать часов для сытой отары начиналась сиеста возле юрты. А я, перекусив на скорую руку, снова седлала коня и скакала с ребятами купаться – сначала в теплом Шара-Нуре, от соленой воды которого волосы превращались в войлок. Соль полагалось смывать купанием в пресном Холчуке, а дальше летели наперегонки к самой границе с Монголией, где в те годы за каждым изгибом реки Нарын на тувинской стороне открывалась стоянка одного из акэрикцев.

Красив Нарын – берега реки зеленеют высокой травой, разбросаны легкие рощицы невысоких берез. Речное дно – песчаное с островками водорослей, где прячутся рыбы. Мы находили места поглубже и ныряли. Иногда нарушали госграницу, если хотелось позагорать на роскошном бархане на монгольском берегу.

Обратно мы летели еще веселее, перескакивая через колючий караганник и соревнуясь в быстроте своих скакунов. Да и домой спешили: отару на вечерний выпас отогнать. И вечером хлопот не меньше: коров подоить второй раз за день, дать им попастись с телятами. В сумерках уже загоняли всю скотину по открытым загонам.

Ковшик вместо весов

Появление на горизонте грузовика с будкой немедленно отражалось на настроении детворы аала. Дети в радостном нетерпении то и дело прикладывались к биноклю – далеко ли еще автолавка?

Наконец, она доезжала и до нашей стоянки, водитель и продавец магазина в одном лице открывал дверцы будки и начиналась торговля.

Автолавщик обходился без весов, ловко отсчитывая килограммы сахара ковшиком для воды. Покупали необходимое, детям брали пряники и калачи мешками, карамельки в бумажных кульках, иногда обзаводились и обновками – ситцевыми платьицами.

Бабушка выбирала себе ткань для шитья. Она была известной рукодельницей. Кровати в юрте украшали кружева, связанные бабушкой на волне моды, которой как-то увлеклись почти все хозяйки в деревне.

В нашей юрте частенько собирались женщины из окрестных аалов. Часто это значило, что бабушка снова задумала шить какой-нибудь тон – национальный халат, и соседки пришли помочь с раскроем. Из деревянного сундука-аптара доставались отрезы для тона и подкладки. Нитки, огромные ножницы и бабушкины очки, как и ключи от замков аптара, хранились в коричневом портфеле под кроватью.

Контуры будущего тона чертили обмылком на ткани, расстеленной за очагом, в самой широкой и почетной части юрты. Мерили ладонями, не признавая линейки и сантиметровые ленты. Был у бабушки и другой способ измерения – спичечным коробком, узкая сторона которого была шириной между линиями стежков на осенних тонах, подбитых ватой.

Иногда случалась выездная работа для мастериц. Собрался как-то жениться дядя Серээт Калдан, один из племянников деда. К свадьбе ставили новую юрту. Женщины со всей округи собирались днем и шили, шили: наружную брезентовую накидку для юрты, дээвиир и кожеге, покрывающую верх и стены изнутри, ширтеки – покрытые плотным крепким материалом войлочные ковры, устилающие весь «пол».

Мужчины плели веревки из конского волоса. Эти волосяные веревки крепко держат юрту в любую погоду в отличие от синтетических веревок, которые растягиваются от сырости. Свадьбу сыграли в Шара-Нуре, и мы ходили в гости к молодоженам, любовались красивой и нарядной юртой, в которой все-все было новым.

Трагедии одноклассников

Лето пролетало в компании одноклассников из ак-эрикской школы, в которой я училась в подготовительном классе, когда мне было пять лет, и одну четверть – в восьмом классе. Класс был сплоченным, а классную руководительницу Галину Санчыковну Бызаакай любили за кроткий нрав и уважение к мнению учеников.

Школьные узы оставались крепкими и во взрослой жизни. Все съезжались на свадьбу очередного одноклассника, обходились не только подарком, но и помогали, чем могли.

Звуковую аппаратуру и помощь звукоинженера на свадьбе Сайын-Белека в 2005 году обеспечивал одноклассник Аяс Данзырын. Певец Аяс с красавицей-женой, ждавшие второго ребенка, возвращались со свадьбы ночью на машине одноклассницы Сайхи Арина. С ними ехал домой в Кызыл и третий одноклассник, Сайдаш Суктер, отец двух детей. Они погибли недалеко от Шуурмака, на извилистой горной дороге. Шансов выжить у пассажиров легковушки, попавшей под тягач-лесовоз, не было.

Пару лет мы кочевали с дедом и бабушкой моего одноклассника Чойгана Даваа. Бабушка его была добрая старуха с монгольскими корнями. Позже, когда сгорела их юрта – никто не пострадал – односельчане помогли им обзавестись скотом, а родственники с той стороны границы – приобретением новой юрты.

Чойган в отсутствие бабушки сам ставил тесто и пек хлеб в маленьких формочках в печке-буржуйке. Поджаристый хлеб выходил из обычной печки-буржуйки, растопленной коржен – плитами овечьего помета из зимних кошар, утоптанными за зиму в плотную массу, а по весне вынесенными на солнце сушиться.

Подслушанное из взрослых разговоров, что отец Чойгана был известный моге – борец, и что он находится в тюрьме за убийство своей жены, матери своих детей, как-то не укладывалось в моей голове. Не укладывалось потому, что мой одноклассник отличался особенной добротой и кротостью характера.

Мой друг по Шара-Нуру – красавец Чойган – погиб в 20 лет. Приехал в Кызыл на соревнования по волейболу, затея перелезть через балкон в соседний номер в гостинице «Монгулек» окончилась трагически. Чойган сорвался с четвертого этажа. Пятью годами раньше погиб его закадычный друг и одноклассник Виктор Ланаа.

Виктор был младшим в своей семье. Родители его выделялись крепким материальным положением еще в советское время. Папа был хозяином автолавки, радости всей шара-нурской малышни. Погиб Виктор страшно – темной зимней ночью на границе с Монголией. Его нашли замерзшим за рулем машины, которая была изрешечена пулями. Парень стал жертвой монгола-скотовода, который пришел к границе по следам своего угнанного табуна. К краже лошадей Виктор не имел отношения. Тем не менее, именно его жизнь стала расплатой за чужое лихачество.

Контрабандисты

Отношения с соседями с той стороны границы не всегда были враждебными. В начале девяностых годов в приграничных районах Тувы расцвела меновая торговля.

Монголы приводили лошадей, коров, верблюдов, привозили отрезы шелка на тоны, пиалы, кожаные куртки и сапоги, китайские пуховики. Тувинцы платили мешками муки, сахара, макарон.

Приезжали чаще по ночам, в самые темные предутренние часы, чтобы фигуры всадников не были так заметны в степи. Высунув носы из-под одеял, дети с любопытством прислушивались к беседе взрослых. А утром разглядывали пиалы, разворачивали отрезы шелка.

Шесть серебряных пуговиц с узором счастья «Олчей удазыны» для моего летнего тона стоили одну сорокалитровую алюминиевую флягу. Чуть раньше был куплен китайский шелк на сам тон.

У коновязи можно было увидеть какую-нибудь скотину, купленную для перепродажи на кызыльском рынке. Хотя тогда и в Кызыле мясо было дешевым, но у монголов оно стоило еще дешевле.

Копеечная стоимость мяса – результата многолетнего труда чабана и зачастую единственного источника живых денег – вынуждала продавать большое количество скота. Многие семьи в те годы жили продажей контрабандного мяса. Совхозы развалились, рабочие места катастрофически сократились, а те, кто работал, не видел зарплату по несколько месяцев. Люди выживали, как могли.

Иногда заграничные соседи появлялись в Шара-Нуре и днем – на свой страх и риск. Приехали как-то двое монголов с бидончиком молочной водки. Завязалась оживленная беседа, в которой дед первым делом узнал, кто были отцы и деды наших гостей: «Аха, так ты сын того-то! Знаем, знаем». Получалось, что монголы и тувинцы хорошо знали друг друга.

Вскоре гости в два голоса завели песню. И вдруг раздался крик: «Солдаты!» Нарушители границы мигом попрятались: один оказался под машиной, ноги второго торчали из палатки. К счастью, ГАЗ-66, подъехавший к стоянке, оказался не армейским грузовиком, на котором солдаты с погранзаставы «Шара-Сур» обычно объезжали свою территорию дважды в день.

Говорили, что потом тех монголов, которые испокон веков делили кочевья с тувинцами, отселили вглубь страны. К нам переселили жителей из южной части Монголии, потому, мол, возникло появившееся позже непонимание в отношениях.

Окончание в следующем номере.