ВЗГЛЯД: Название вашей книги как бы намекает на историческую несправедливость: говоря о Великой Отечественной войне, мы не упоминаем о таких наших союзниках, как Таити, Куба или Гондурас. А в самих этих странах сохранилась память о том, что они были нашими союзниками?

Сергей Брилев: Бывает по-разному – зависит от страны. Например, кубинцам, казалось бы, есть что вспомнить о войне, есть чем гордиться: Куба – единственная латиноамериканская страна, потопившая немецкую подлодку. Тем не менее на Кубе об этом не очень принято говорить.

ВЗГЛЯД: Вот как? Почему же?

С. Б.: Дело в том, что эти военные подвиги были совершены армией Батисты, которую Фидель Кастро затем победил в ходе гражданской войны. Это примерно тот же эффект, в силу которого у нас многие десятилетия было не принято говорить о подвигах, совершенных в Первую мировую. Ведь это были подвиги Белой армии, которую победила Красная. А в Гондурасе, чьи ВВС защищали советские подлодки в Тихом океане в 1942-м, про данный эпизод просто забыли, поскольку у этой страны слишком уж турбулентная внутренняя история. Там важные страницы прошлого, связанные с войной, быстро оказались под слоем пыли, причем в прямом смысле слова – архивы в Гондурасе действительно пылятся, и никто ими не занимается.

ВЗГЛЯД: Значит, о том военно-морском эпизоде 1942-го помнят только в нашей стране? Вряд ли ведь об этом вспоминают на Западе?

С. Б.: В Советском Союзе был культ подводной лодки С-56, которую защитили гондурасцы, – это ведь она стоит на набережной во Владивостоке. И вроде бы – вот она, видимая и осязаемая, сохранившийся памятник военного времени. Тем не менее когда я, воспользовавшись своими журналистскими связями, пришел в центральный архив военно-морского флота с целью почитать вахтенный журнал этой подлодки и обнаружить в нем следы взаимодействия с гондурасцами, первая реакция на мой запрос была такая: ой, так ведь этот журнал засекречен! Однако затем архивист перевернул какую-то страницу и сказал: надо же, странно – мы это давно уже могли рассекретить. И сразу поставил соответствующий штамп. Причем произошло это в моем присутствии – таков был, видимо, психологический эффект, произведенный моим визитом. Думаю, что историки, обращавшиеся в этот архив за тем же, что и я, просто получали такой же ответ, какой сначала дали мне: мол, материал засекречен, у вас нет права доступа к нему. Так что и у нас не все подобные факты оказываются широко известными.

ВЗГЛЯД: А можно ли назвать страны, где проблема исторической забывчивости в отношении военных связей с СССР отсутствует?

С. Б.: Ну вот, скажем, в Новой Зеландии знают и помнят все. Дело в том, что эта страна входит в пятерку государств, понесших во время Второй мировой наибольшие потери среди мирного населения. Понятно, что в сравнении с нашими 26 миллионами погибших потери Новой Зеландии могут показаться нам пустяком. Но для страны с населением в один миллион (примерно таким оно там было в военный период) 15 тысяч погибших – страшный удар. Причем удар, в числе прочего, и по генофонду. Погибали самые молодые, самые крепкие, самые лучшие. Так что новозеландцы свою военную историю помнят и чтят. Как ни странно, чтят свою военную историю и в Свазиленде – крохотной стране, которая отправила на фронт две тысячи человек (для них это много). Тут нужно иметь в виду, что для свазилендцев это был принципиальный шаг – они пошли воевать не столько в качестве британского протектората, сколько сами по себе, как раз для того, чтобы проникнуться чувством самодостаточности. Именно с участия во Второй мировой начался их путь к политической независимости. Поучаствовав в войне, они поверили в себя. Так что могу лишь повторить: все зависит от страны. От страны к стране картина сильно меняется.

ВЗГЛЯД: Попадались ли вам случаи, когда информация о чьем-либо участии в военных действиях на стороне СССР не просто оставалась засекреченной, но оказывалась достоянием единичных людей, последних свидетелей каких-то судьбоносных событий?

С. Б.: Да. Могу назвать, пожалуй, два таких случая. Первым кавалером ордена Ленина из числа иностранцев, получивших его в годы войны, был опять-таки новозеландец. Он воевал на советском севере в августе – сентябре – октябре 1941-го, то есть до начала ленд-лиза. То место, где он оказался, как было, так и остается чисто военной зоной – речь, собственно, о Североморске, что под Мурманском. Там до сих пор все закрыто. А между тем в музее при военной базе в поселке Сафоново на протяжении всех минувших с тех пор десятилетий хранились личные вещи этого новозеландца – скажем, часы, которые он привез самолетом с авианосца, а также стол, за которым проходило военное планирование. Входя в помещение музея, я всего лишь надеялся обнаружить какие-то косвенные данные об этом человеке. А тут мне как ни в чем не бывало говорят: вот его стол, а вот его часы. Я был страшно удивлен. Оказывается, о том, что там все это осталось, знали только три музейщика, всегда находившиеся и сейчас находящиеся, так сказать, за забором. Не знали об этом даже сами новозеландцы, помешанные на своей военной истории.

ВЗГЛЯД: А второй пример?

С. Б.: Второй пример – моя поездка в район, расположенный на границе с Монголией. Там, в степи, на стойбище кочевников, я нашел 75-летнюю Веру Байлак. Она – последний оставшийся в живых кадровый военный народной революционной армии Тувы. Тува, которая была независимым государством, объявила войну Германии 23 июня 1941 года и отправила свою армию на германский фронт. Республика маленькая, поэтому вся ее тогдашняя армия – это по нашим меркам каких-нибудь два полка. То есть на германском фронте воевали два тувинских полка под тувинским знаменем. Они взяли город Ровно, где до сих пор есть улица Тувинских добровольцев – ее не переименовали даже в ходе известных политических пертурбаций, имевших место на Украине.

Так вот, Вера Байлак – последний носитель уникальных военных воспоминаний, связанных с этими событиями. Когда я заинтересовался этой тувинской темой, Байлак оказалась единственным человеком, с которым можно было говорить как с очевидцем. Она до сих пор живет в степи, ездит на лошади. И все помнит.

ВЗГЛЯД: Дружба СССР с дальними странами, поддержавшими его в войне, совокупность культурных и политических связей, в которой был и элемент взаимной выгоды, и элемент романтики – все это уже навсегда в прошлом? Или исторический фон все-таки может содействовать выстраиванию новых конструктивных отношений?

С. Б.: Возвращаться к тому, что было, воссоздавать ситуацию, при которой некоторые страны полностью зависели от Советского Союза, конечно, не нужно. Но здравомыслие в нынешних отношениях со многими из этих стран существует, и память о боевом братстве времен Великой Отечественной (заметьте, не холодной войны, а именно ВОВ!) иной раз позволяет замахиваться на какие-то современные совместные проекты.

Приведу пример. Когда наша съемочная группа приехала в Гондурас снимать сюжет о тех самых связях времен войны, мы оказались первыми более или менее официальными представителями России, появившимися там после существенной ломки местного политического уклада (выражаясь осторожно). Это было несколько лет назад. Так вот, поводом к общению первоначально послужили именно воспоминания о событиях времен Великой Отечественной. И после такого начала отношения были восстановлены. Скажу больше. Для Гондураса актуальна такая задача, как строительство мини-гидроэлектростанций – они там позарез нужны. А мы как раз умеем их строить. Как ни странно, это перспективный рынок для наших российских машиностроителей. Так что плохого в том, чтобы заходить на эту территорию со словами: «А нас с вами, между прочим, кое-что связывало 70 лет назад»?